– Вы очень хорошо скрывали свои чувства, – сказал Глиннес. – Насколько мне помнится, вы назвали меня «достойным презрения обжорой и развратником». Я не сомневался в том, что вы ненавидите меня.

Тень печали легла на лицо Дьюссаны.

– Я никогда не ненавидела вас – никогда. Но вы должны понять, насколько я одинока и капризна, и что любовь очень медленно созревает во мне. – Она слегка откинула назад голову. – Посмотри на меня сейчас. Как ты думаешь, я – красива?

– Еще как! Я никогда не думал иначе.

– Тогда прижми меня покрепче и поцелуй.

Глиннес повернул голову и прислушался. Из рабендарского леса продолжало доноситься ни на секунду не прекращавшееся тихое поквакивание древесных лягушек. Затем он глянул в упор на лицо, оказавшееся теперь совсем близко к его лицу. Оно выражало множество самых необычных чувств, таких, которые не до конца были ему понятны и поэтому все еще вызывали у него беспокойство. Такого взгляда, как у Дьюссаны, ему еще никогда не доводилось видеть у какой-либо другой девушки. Он тяжело вздохнул. До чего же трудно любить ту, которой так сильно не доверяешь! Но куда еще труднее отказаться от этой любви! Он наклонил голову и поцеловал Дьюссану. Поцеловал так, как никого еще не целовал прежде. От нее исходило благоухание ароматных растений с некоторой примесью запаха лимона и едва заметной – пряного табака. Сердце его учащенно забилось, он теперь понимал, что нет для него уже дороги назад, что никогда уже не сможет разлюбить ее. Если она и пришла к нему только для того, чтобы сделать его своим рабом, она своего добилась. Он чувствовал, что сколько бы он с этого мгновенья и ни был с ней вместе, ему всегда будет этого мало. А Дьюссане? С шеи она сняла ладанку в виде сердечка. Глиннес узнал в ней коч для влюбленных друг в друга. Нервно дрожащими пальцами Дьюссана переломила сердечко и протянула половинку его Глиннесу.

– Я еще никогда не пробовала коч, – призналась Дьюссана. – Никогда прежде мне не хотелось кого-то любить. Налей нам бокал вина.

Глиннес вынул из буфета бутылку зеленого вина и наполнил бокал до краев. Затем вышел на веранду и бросил взгляд на воду. Поверхность реки была спокойной, как бы спящей, лишь кое-где изредка по ней пробегали круги, вызванные поднявшимися подышать мерлингами.

– Что ты там ожидал увидеть? – тихо спросила Дьюссана.

– Полдюжины Дроссетов, – ответил Глиннес, – с пылающими злобой глазами и кинжалами в зубах.

– Глиннес, – искренне воскликнула Дьюссана, – клянусь, что никто не знает, что я здесь, кроме меня и тебя. И разве тебе не известно, как высоко ценят мои соплеменники целомудрие? Ко мне они милосердия проявят ничуть не больше, чем к тебе.

Глиннес поднес бокал с вином к губам Дьюссаны. Она приоткрыла рот.

– Как это делают влюбленные?

Глиннес поместил полсердечка на кончик ее языка. Она запила коч вином.

– А теперь ты.

Глиннес открыл рот. Девушка положила ему на язык свою половину сердечка. А может быть, это не коч, подумалось Глиннесу. Может быть, она подменила его снотворным или ядом? Поместив полсердечка между зубами и губой, он взял бокал, выпил вина, а затем резко повернул голову, чтобы сбросить подозрительный коч в вино. Поставив бокал на буфет, он снова повернулся лицом к Дьюссане. Она уже успела сбросить с себя платье, и теперь стояла перед ним во всем всеоружии своей наготы – более восхитительного зрелища еще никогда не являлось взору Глиннеса. И только теперь он уже окончательно понял, что не подкрадываются исподтишка к нему из темноты мужчины-Дроссеты. Он подошел к Дьюссане и поцеловал ее. Она начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Он быстро освободился от одежды, перенес ее на диван и хотел было уже лечь рядом с нею, но она привстала на колени и прижала его голову к груди. Он слышал, как стучит ее сердце – теперь у него не оставалось даже малейших сомнений в искренности ее чувств.

– Я была жестокой, – прошептала Дьюссана, – но теперь это все в прошлом. С этого вечера я живу только для того, чтобы вызывать восторг у тебя, сделать тебя счастливейшим из людей. Ты никогда не раскаешься в этом.

– Ты собираешься жить со мной здесь, на Рабендари? – несколько смущенно спросил у нее Глиннес.

– Отец, не мешкая, убьет меня за это, – тяжело вздохнув, ответила Дьюссана. – Ты даже представить себе не можешь его ненависть… Нам придется улететь отсюда на какую-нибудь далекую планету, но зато жить там мы будем, как аристократы. Может быть, мы даже купим космическую яхту и станем странствовать среди звезд.

Глиннес рассмеялся.

– Все это прекрасно, но для этого потребуется много денег.

– Об этом можно не беспокоиться – мы воспользуемся тридцатью миллионами озолов. Глиннес резко мотнул головой.

– Я уверен, Акади будет категорически против этого.

– А разве он сможет нам помешать? Отец и братья ограбили его сегодня. В его кейсе оказались никчемные бумажки. Но ведь сегодня деньги были в его катере, – а он по пути домой останавливался только здесь. Он оставил деньги где-то здесь, разве не так?

С этими словами Дьюссана в упор поглядела на Глиннеса.

Глиннес улыбнулся.

– Акади, не стану скрывать, оставил какой-то пакет в моем ящике для наживки.

Теперь он уже не в состоянии был больше ждать и повалил ее на диван.

Они лежали, обнимая друг друга. Пожирая Глиннеса восторженным взором, Дьюссана шептала:

– Ты увезешь меня с Тралльона, увезешь далеко-далеко. Мне так хочется жить в богатстве. Глиннес поцеловал ее в нос.

– Шш! – прошептал он. – Будь счастлива, довольствуясь тем, что есть у нас сейчас, здесь… Дьюссана, однако, не унималась.

– Скажи мне, скажи мне, что ты сделаешь все, о чем бы я не просила.

– Не могу. Все, что я могу дать тебе – это себя и Рабендари.

В голосе Дьюссаны появились тревожные нотки.

– А пакет в ящике для наживки?

– Там тоже всяческий хлам. Акади одурачил нас всех. Или кто-то ловко надул его еще до того, как он оставил Уэлген.

Дьюссана вся напряглась.

– Ты имеешь в виду, что здесь нет денег?

– Насколько мне известно – ни озола.

Дьюссана застонала, и все более нараставший по высоте звук, исторгаемый ее гортанью, превратился в горестный вопль по утраченной невинности. Она вырвалась из объятий Глиннеса и через всю темную комнату и веранду стрелой понеслась к причалу. Открыв ящик для наживки, она вытащила обернутый фольгой пакет и вскрыла его. При виде старых журналов она взвыла от отчаяния. Глиннес наблюдал за нею с веранды, искренне ей сочувствуя, разделяя с ней печаль и уныние, но, вместе с тем, испытывая и немалое смущение. Дьюссана в самом деле горячо его любила, настолько горячо, как ей это было дано природой. Тем не менее, совершенно забыв о том, что на ней абсолютно ничего нет, она побежала, потеряв голову, по причалу и, будто слепая, прыгнула в свою лодку, однако не удержалась на ногах и с громким криком опрокинулась в воду. Послышался всплеск, крик перешел в судорожное бульканье.

Глиннес опрометью бросился на причал и прыгнул в лодку девушки. Ее тело белой бесформенной массой барахталось в двух метрах от него, вне пределов его досягаемости. В свете звезд он увидел ее искаженное ужасом лицо – она не умела плавать. В трех метрах от нее появился черный маслянистый свод головы мерлинга, его глаза-диски отливали серебром. Глиннес издал хриплый отчаянный крик и бросился Дьюссане на помощь. Мерлинг подплыл к Дьюссане поближе и схватил ее за лодыжку. Глиннес набросился на него и умудрился нанести сокрушительный удар кулаком между глаз, чем несколько ошарашил мерлинга и сильно повредил себе костяшки пальцев. Дьюссана вцепилась в Глиннеса неистовой хваткой утопающей и обвила его шею ногами. Наглотавшись воды, он все же высвободился от мертвой хватки девушки и, вынырнув на поверхность, стал подталкивать ее к лодке. Перепончатая лапа мерлинга поймала его лодыжку – вот и ему выпало наяву испытать тот кошмар, который всю жизнь преследует каждого из обитателей Тралльона. Что могло быть страшнее опасности угодить еще живым на обеденный стол мерлингов? Глиннес лягался, как одержимый. И только тогда, когда ему посчастливилось ударить пяткой в мягкий зоб твари, он дернулся всем телом и высвободился. Пока он боролся с мерлингом, Дьюссана, не переставая хныкать, цеплялась за дощатый настил причала. Глиннес подплыл к лодке с кормы, вскарабкался внутрь, затем подтянул к борту Дьюссану и, собрав последние силы, перебросил ее через борт. После этого они оба в полном изнеможении долго еще лежали на дне лодки, тяжело дыша, как запутавшиеся в сетях рыбы.